— Лале?.. — Он в замешательстве.

Я останавливаюсь и, приподнявшись на цыпочки, приглядываюсь к нему.

Странный. Похожий на меня, но другой. В моей голове будто хрустят под сапогом безумия осколки цветного витража — художник Тарло, картины, путешествие… Но целиком его уже не собрать.

Я знаю все — и не знаю ничего.

— Вы в порядке? — Тарло — да, таково его имя! — смотрит на меня с ужасом. — Что-то не так в узоре Вышивальщицы?

Вышивальщица… Ах да.

— Нет, — склоняю голову набок. И снова жду звона бубенцов — напрасно. — На оба вопроса — нет.

Кажется, он терзается сомнениями. Но потом решает что-то и заглядывает мне в глаза.

— Лале, милая… неужели ваша карта одержала верх?

— Карта? — растерянно переспрашиваю.

Карта, художник, дорога, одиночество…

«Пустая карта истинно пуста».

Я вздрагиваю от пронзительно-острого ощущения — из осколков разбитого витража сложился новый, чудесный, смертельно необходимый.

Подаюсь вперед, оплетая художника руками, словно ядовитая лоза — каштан.

— Тарло… — шепчу его имя. Губы царапает жесткая ткань темно-серого сюртука. — Нарисуй мне Пустую карту. Нарисуй на ней дорогу.

— Что?

Я чувствую его дрожь. Он боится.

Ах, мой строгий Мило — что бы ты сказал на это? Тебе неведом страх… ты бы поднял мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.

Но художник не таков. Он боится безумия. Как и все. Как и все…

— Нарисуй на Пустой карте — черным по черному, углем по углю, — слетают с языка слова, что шепчет в мои уши безумие. — Нарисуй на ней дорогу. И дверь. Наш Дом взаперти — освободи его.

— Лале, — пытается он отстранить меня.

Глупый! Хохочу — мои руки сильнее, чем его. Я — Хранительница ключа…

Нет, хватит себе лгать. Я — Ключ от всех дверей. Вечная странница. Дочь Холо — подобная ему, идущая его путем.

Я открываю любые двери — если есть тот, кто направляет меня.

— Тарло… Милый мой художник… — Я мурлычу, словно большая кошка. Могут ли люди превращаться в кошек? Наверное, да. Дергается из стороны в сторону невидимый хвост, топорщатся смешно ниточки-усы, прижаты к голове ушки — кошка охотится. — Ты нарисуешь дверь в пустоте и дорогу сегодня ночью. На той самой картине в кабинете госпожи нашей королевы. Лишь ты можешь это — оживить ее. Сделай это, иначе…

— Иначе — что? — Голос его хрипл. Страх плещется в нем — чистый, незамутненный, лишь отчасти разбавленный предчувствием вдохновения…

Не бойся, художник. Радуйся! Я подарю тебе твой лучший шедевр…

— Иначе… — задираю голову и ловлю его взгляд, в котором пронзительная бледная синь неба и прозрачность льда. — Иначе я позову тебя в безумие. Нарисуй дверь. Этой ночью. Или все будет зря.

Не знаю, что он видит в моих глазах, но нечто заставляет его вдруг улыбнуться бесконечно тепло и произнести:

— Не смею отказать девятой в раскладе.

Отталкиваю его — и смеюсь. Запрокидываю лицо вверх, к уплывающему потолку, кружусь на месте под звон немых колокольчиков.

Леди Тоска,
Наверняка
Гибель близка.
В пропасть — со скал.
Синь, глубина —
Небо без дна.
Леди Тоска —
Выпей со мною вина…
В бездну — пока
Не раскололась она…

Я вхожу в комнату — и там, на самом видном месте, на столе… бутыль.

«Эликсир откровения».

И короткая записка: «Прости».

Ноги слабеют — опускаюсь на ковер.

Ты слишком безумен даже для меня, Незнакомец.

Всю ночь напролет — сижу неподвижно, чуть запрокинув подбородок. Смотрю в небо за окном.

Оно такое разное.

Сначала — лилово-оранжевое, огневеющее. Потом в него словно наливают чернил — густых, дорогих, какие очень ценит ее величество, госпожа моя Тирле. Чья-то рука рассыпает по небу светлые крошки фосфора… голубого, розоватого, золотистого, белого и серебряного.

А ближе к рассвету — в чернила вливают молока. Постепенно, медленно, пока блики звезд не теряются в посветлевшем небосклоне.

Восходит солнце.

Ее величество ждет меня.

Поднимаюсь на ноги — стремительно. Будто разворачивается пружина. Ступаю к двери. В мутной зеркальной поверхности мелькает отражение — рдяно-рыжая грива, темные глаза — цвета грозовых облаков, перепутанные пуговицы на сюртуке.

Останавливаюсь. Застегиваю сюртук правильно. Раздумываю мгновение — и развязываю серый бант под коленкой, чтобы стянуть волосы в хвост. Лишь лицо по-прежнему занавешивают неровные пряди.

Я прячусь? Возможно.

Шагаю — с порога своих покоев прямо в королевский кабинет.

Леди Теней, сгорбившись, сидит за столом. Седые локоны выбиваются из совершенной прически, под глазами — чернота.

Не только моя ночь — без сна.

— Госпожа, — кланяюсь низко. Бутыль с эликсиром оттягивает руку. — Все готово. Осталось заменить бокал его величества и начать совет.

— В полдень, — медленно кивает Тирле и лишь затем поднимает на меня глаза — усталые, злые.

И — резко вдыхает, будто захлебываясь воздухом.

— Лале? — Из горла ее вырывается смешок. — Тебе не кажется, что игра зашла слишком далеко?

Игра?

Нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, морщу лоб.

Ах да. Наш маленький спектакль для Ларры — «Безумица Лале».

— Я не играю, ваше величество.

— Тебе не нужна… моя помощь? — Тирле смотрит в мои глаза не отрываясь. Первая в раскладе слишком уверена в своем праве, чтобы бояться девятой. — Хочешь… вернуться?

Вернуться? Зачем? Все хорошо… Это смятение в мыслях, клубки тьмы в груди — лучше, чем боль.

Ведь я такая слабая.

— Благодарю. Возможно, позже.

Я безупречно вежлива. Мило гордился бы мной. Светлый мой мальчик…

Ее величество кивает и отводит глаза.

— Понимаю, — говорит она, и впервые — лжет. — До полудня еще долго. Подождешь здесь или в своих покоях?

— Здесь. Там пусто.

— Хорошо, — говорит королева. И снова лжет. Ей хочется сказать — плохо.

Опускаюсь прямо на ковер и замираю, как изваяние. Мне кажется, что кожа начинает каменеть, превращаться в мрамор. Если взять со стола ее величества большую печать и ударить по моему плечу — разбегутся паутиной трещины, хрустнет что-то внутри — и я осыплюсь тысячью осколков.

Каменная оболочка… а внутри — ничего.

Течет песок из верхнего конуса в нижний. Из темно-синего — в бело-золотой. До полудня шесть часов, шесть тяжеловесных оборотов… Так мало! Но весь расклад и половина совета успевает побывать в королевском кабинете до начала собрания. Каждому дается задание.

Иногда на меня кидают удивленные взгляды. И — быстро опускают глаза вниз, догадавшись о терзающем меня безумии.

Все боятся. Они не стоят и ногтя Мило, моего храброго мальчика.

Я медленно качаю головой. Неслышно и глухо звенят колокольчики… призраки серебряных бубенцов.

Дзинь-дзинь-дзинь.

А песня Слепой Судьбы кажется мне исполненной смысла.

Нет ничего в груди… Лишь дин-дон — звонит костяной колокольчик…
Все дин и дон — звонит костяной колокольчик…
И дин, и дон — звонит костяной колокольчик…
Сердце мое разбито! Нет ничего в груди… Нет ничего в груди…

Как много она знает, эта странная девушка с повязкой на глазах… Как глубоко чувствует…

Когда шестой оборот почти завершен, мимо меня проходит художник. Я вижу черную краску под его ногтями — и улыбаюсь ему.

«Спасибо!» — шепчут мои губы.

Смотрю на карту над королевским столом — просто для того, чтобы убедиться. И перед моим взором из тени, рассеченной молнией надвое, выплетается изгиб приоткрытой двери… и все.